Неточные совпадения
По мнению здешних ученых, этот провал не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь на
гору, я подал руку княжне, и она ее не
покидала в продолжение целой прогулки.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его
покинет.
Бледная зелень ярко блеснула на минуту, лучи
покинули ее и осветили
гору, потом пали на город, а
гора уже потемнела; лучи заглядывали в каждую впадину, ласкали крутизны, которые, вслед за тем, темнели, потом облили блеском разом три небольшие холма, налево от Нагасаки, и, наконец, по всему берегу хлынул свет, как золото.
Около
горы Бомыдинза, с правой стороны Бикина, мы нашли одну пустую удэгейскую юрту. Из осмотра ее Дерсу выяснил, почему люди
покинули жилище, — черт мешал им жить и строил разные козни: кто-то умер, кто-то сломал ногу, приходил тигр и таскал собак. Мы воспользовались этой юртой и весьма удобно расположились в ней на ночлег.
Так-то, Огарев, рука в руку входили мы с тобою в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь, отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был не легок, мы его не
покидали ни разу; раненные, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошел… не до цели, а до того места, где дорога идет под
гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб вместе выйти, чтоб пожать ее и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и все!»
Анна Михайловна тоже
кидала на девушку вопросительные взгляды, спрашивая себя: что это — счастье или
горе звучит в игре ее сына…
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его лицо было красно, глаза
горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только
кинув искоса взгляд на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
Ты мать потеряешь!»
И в
горе упав на ручонки его
Лицом, я шептала, рыдая:
«Прости, что тебя, для отца твоего,
Мой бедный,
покинуть должна я...
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево,
горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь
покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного
горели угасающим огнем.
— Уж так-то, брат, хорошо, что даже вспомнить грустно! Кипело тогда все это, земля, бывало, под ногами
горела! Помнишь ли, например, Катю — ведь что это за прелесть была! а! как цыганские-то песни пела! или вот эту:"Помнишь ли, мой любезный друг"? Ведь душу выплакать можно! уж на что селедка — статский советник Кобыльников из Петербурга приезжал, а и тот двадцатипятирублевую
кинул — камни говорят!
И он вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои
горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах остались бубенцы. И соколы не приняли его. «Лети, — сказали они, — туда, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут». Сокол не хотел
покидать родину и остался. Но другие соколы не приняли и заклевали его.
— Да так,
горе взяло! Житья не было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот господь бог не
покинет.
Посему, самым лучшим средством достигнуть благополучия почиталось бы совсем
покинуть науки, но как, по настоящему развращению нравов, уже повсеместно за истину принято, что без наук прожить невозможно, то и нам приходится с сею мыслию примириться, дабы, в противном случае, в военных наших предприятиях какого ущерба не претерпеть. Как ни велико, впрочем, сие
горе, но и оное можно малым сделать, ежели при сем, смотря по обширности и величию нашего отечества, соблюдено будет...
Ольга(вынимает из шкапа платье). Вот это серенькое возьми… И вот это… кофточку тоже… И эту юбку бери, нянечка… Что же это такое, боже мой! Кирсановский переулок весь
сгорел, очевидно… Это возьми… Это возьми… (
Кидает ей на руки платье.) Вершинины, бедные, напугались… Их дом едва не
сгорел. Пусть у нас переночуют… домой их нельзя пускать… У бедного Федотика все
сгорело, ничего не осталось…
В
горе своем не замечал он студеного дождя, лившего ему на голову с того самого времени, как
покинул он город, ни усталости, ни холоду, ни голоду…
Он представлялся ей маленьким гномом, который
покинул темные недра
гор, чтобы изведать привязанность, — и это ничего, что он мал, но он крепок, как молодой осленок, о котором в библии так хорошо, рассказано, как упруги его ноги и силен его хребет как бодро он несется и как неутомимо прыгает.
С тех пор как ее не стало, с тех пор как я поселился в эту глушь, которой уже не
покину до конца дней моих, прошло с лишком два года, и всё так ясно в моей памяти, так еще живы мои раны, так горько моё
горе…
Он
кинул из-под
горы последний взгляд назад, когда на селе раздался вдруг удар колокола. Что-то как будто упало с колокольни, что виднелась среди села, на горочке, и полетело, звеня и колыхаясь, над полями.
А разве дети могут мать
покинутьВ беде и
горе?
И вслед за ним, как лань кавказских
гор,
Из комнаты пустилася бедняжка,
Не распростясь, но
кинув нежный взор,
Закрыв лицо руками… Долго Сашка
Не мог унять волненье сердца. «Вздор, —
Шептал он, — вздор: любовь не жизнь!» Но утро
Подернув тучки блеском перламутра,
Уж начало заглядывать в окно,
Как милый гость, ожиданный давно,
А на дворе, унылый и докучный,
Раздался колокольчик однозвучный.
Он
горел и кипятился, этот безрукий калека,
кидая одну за другой свои отрывистые и туманные фразы Тихону Павловичу. Тон его речи был странен: в нём звучала и горькая обида, и безнадёжность, насмешка, и страх пред законами и силами — словами, которые он произносил с каким-то особенным подчёркиванием и понижением голоса.
Луна совсем поднялась над суровыми очертаниями молчаливых
гор и
кинула свои холодные отблески на берег, на перелески и скалы… Но лицо Микеши было мне видно плохо. Только глаза его, черные и большие, выделялись в сумерках вопросительно и загадочно…
Работник. Дать-то — дашь, да назад не возьмешь. Долги давать — под
гору кидать, а собирать — на
гору вытягивать. Так-то старики говорят.
Но как удержаться от веселья, потоком нахлынувшего при мысли, что завтра
покинет она родительский дом, где довелось ей изведать столько
горя?
— И не дай вам Господи до такого
горя дожить, — сказал Патап Максимыч. — Тут, батюшка, один день десять лет жизни съест… Нет горчей слез родительских!.. Ах, Настенька… Настенька!.. Улетаешь ты от нас,
покидаешь вольный свет!..
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра Земля,
покидаю тебя ненадолго. Не
покинуть тебя на́время —
сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́, следом за Весною я сам приду».
Думается Марьюшке, с ума нейдет у Фленушки, как бы скорей повидаться с молодцами, что стояли у въездных ворот Бояркиных. Огнем
горит, ключом кипит ревнивое сердце Устиньи, украдкой
кидает она палючие взоры на притомившегося с дороги Василья Борисыча и на дремавшую в уголке Парашу.
Горы и небо… Небо и
горы… И не видно границ, где кончаются
горы и начинается небо. Куда ни
кинешь взор, все кажется золотым и пурпурным в розовом мареве восхода. Только над самыми нашими головами синеет клочок голубого неба, ясного и чистого, как бирюза.
— А вы, родная, не предавайтесь
горю… И ты, дикая козочка, что носик опустила? —
кинул он Марусе. — Три года пролетят незаметно, и наш молодец вернется… А в это время он нам длинные письма посылать будет… Не правда ли, Володя?
Отерла слезы Пелагея. Теперь она была уже уверена, что деверь не
покинет их в бедности, даст вздохнуть, выведет из нищеты и
горя.
Песня за песней, игра за игрой, а у степенных людей беседа живей да живей. Малы ребятки,
покинувши козны и крегли, за иную игру принялись. Расходились они на две ватажки, миршенская становилась под
горой задом к селу, одаль от них к речке поближе другая ватажка сбиралась — якимовская.
— Как же мне
покинуть тебя, матушка, при тяжких твоих болезнях? Как мне с тобой разлучиться?.. — с плачем говорила Фленушка, склоня голову на грудь Манефы. — Хоша б и полюбила я кого, как же я могу
покинуть тебя? Нет, матушка, нет!.. Царство сули мне,
горы золотые, не
покину я тебя, пока жизнь во мне держится.
Под
горой пышет парами и
кидает кверху черные клубы дыма паровая мукомольня, за ней версты на полторы вдоль по подолу тянется длинный ряд высоких деревянных соляных амбаров, дальше пошла
гора, густо поросшая орешником, мелким березником и кочерявым дубняком.
— Ах, дуй их
горой! — вскликнул Василий Фадеев. — Лодки-то, подлецы, на берегу
покинут!.. Ну, так и есть… Осталась ли хоть одна косная?.. Слава Богу, не все захватили… Мироныч, в косную!.. Приплавьте, ребята, лодки-то…
Покинули их бестии, и весла по берегу разбросали… Ах, чтоб вам ро́зорвало!.. Ишь что вздумали!.. Поди вот тут — ищи их… Ах, разбойники, разбойники!.. Вот взодрать-то бы всех до единого. Гля-кась, что наделали!..
До самого острога не
покидало его жуткое чувство — точно саднило в груди, и ладони рук
горели; даже в концах пальцев чувствовал он как будто уколы булавки.
Я убеждал себя и в то же время не переставал стегать по лошади. Приехав на почтовую станцию, я нарочно проболтал со смотрителем целый час, прочел две-три газеты, но беспокойство всё еще не
покидало меня. На обратном пути огонька уже не было, но зато силуэты изб, тополей и
гора, на которую пришлось въезжать, казались мне одушевленными. А отчего был тот огонек, до сих пор я не знаю.
Юля при этом грустно смотрела, а у Мани и Инны
горели глаза: с каким бы восторгом они вместе со мною
покинули «родные поля» и поехали в неизвестную даль, какие бы там ни оказались злые люди!
Году не длилось такое житье. Ведомость пришла, что прусский король подымается, надо войне быть. Князь Борис Алексеич в полках служил, на войну ему следовало. Стал собираться, княгиня с мужем ехать захотела, да старый князь слезно молил сноху, не
покидала б его в одиночестве, представлял ей резоны, не женскому-де полу при войске быть; молодой князь жене то ж говорил. Послушалась княгиня Варвара Михайловна — осталась на
горе в Заборье.
Теперь Лысая
гора есть только песчаный холм, от подошвы поросший кустарником. Видно, ведьмы ее
покинули, и от того она просветлела.
Каким образом этот крест попал к ней, она не помнила; только не забыла, что женщина, которая вынесла ее из пожарища, когда
горел отцовский дом, строго наказывала ей никогда не
покидать святого знамения Христа и, как она говорила, благословения отцовского.
— Ты знаешь, что говоришь, — отвечала Тения, — я дочь жреца и брак мой с мужем моим теперь не связан законом. Ты прав, я вольна оставить его и свободна избрать другого по сердцу, но я верна Фалалею потому, что он мил мне, и если я жила с ним в довольстве и счастье, то неужели я
покину его в
горе? Нет, так не будет, и ты возьми даже эту златницу, которую дал мне, — у меня есть сегодня для всех нас на хлеб и на рыбу.
Епископ вдруг становился богатым обладателем всего, что
покинули ему бежавшие знатные люди; но на что теперь ему было все это богатство, когда оставалось всего лишь два дня до того, когда надо идти сдвигать
гору Адер и заграждать ею Нил?
На это время Сашенька
покинула свой лазарет и, превозмогая собственное
горе, все часы свои проводит возле Инны Ивановны.
Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и когда находили на
горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они
кидали вверх шапки и кричали: «Vive l’Еmреrеur»!